— Шло время, а тайна усугублялась. Было опустошено еще несколько колоний, однако любая жертва, вывезенная в течение дня после появления первого симптома, обязательно выздоравливала. Если озноб заразен, почему время и место накладывают такие ограничения? Если это волна, почему многие ее избежали?
— Постепенно появились дополнительные ответы. Настал день компромисса. Да, озноб перемещался волнообразно со скоростью света, но эта волна не была ни единична, ни локальна. Существовало множество волн с амплитудой примерно в световой месяц, отстоящих друг от друга на девяносто восемь световых лет. Пересечение любой волной любой колонии вызывало в ней пандемию до тех пор, пока волна не проходила. Но в этой волне, оказывается, присутствовали беспорядочно движущиеся частицы инфекции, поражавшие исключительно по закону больших чисел. Существовал гипотетический питательный эфир, который способствовал прогрессу болезни, если жертву вовремя не вывозили из его поля. Как и в случае с эфиром стародавних времен, он не обнаруживался приборами, а сообщал о своем присутствии лишь смертями.
— Источником озноба оказалось не что иное, как центр галактики. Существовали промежуточные разумные формы жизни между человеком и этим центром, также страдавшие от тех или иных разновидностей озноба, и вскоре стало понятно, что дальнейшие исследования бесполезны. Общая полоса импульса озноба была длиной в двадцать тысяч световых лет, а его источник был уничтожен давным-давно отмершими видами. Озноб был искусственного происхождения; больше о нем ничего не было известно.
— Между тем отдельные волны были нанесены на, карты и построены их графики. Богатые люди перебирались в критический месяц на другие планеты, а большинство просто ожидало эпидемию и вывозило пораженных из поля действия, если вовремя их находило. Огромное число людей узнавали об эпидемии слишком поздно.
— А Земля, — закончил Первоцвет, — перенаселенная Земля со многими миллиардами людей, которых надо транспортировать, не способна ничего поделать, кроме как ждать, когда ударит первая волна. Сейчас самое время: год § 400. Я рад, что меня там нет.
Толпа разошлась. Первоцвет бросил свет на опасность, но глубоко в душе озноб пугал каждого. Ведь ни один заключенный не знал, где расположен Хтон.
Озноб мог разразиться хоть завтра.
8
— Эй, Пятерка, приятель… знаешь, что сейчас отчудила Гранатка? — ворвался с новостями Влом.
— Могу догадаться, — Атон отложил работу и сел.
Влома понесло дальше:
— Дала мне пайку просто так. Я протянул ей гранат, а она не взяла. Сунула еду и ушла, точно во сне. Никогда не помню такой небрежности.
Пока Влом ел, Атон прислонился к стене, стирая грязь с рук.
— Это не небрежность.
Влом заговорил с полным ртом:
— Но она же никогда не брала… по-твоему, она сделала это намеренно?
Атон кивнул.
— Свихнулась, наверное, если делает такие вещи. Ведь она ненавидит меня начти ток же, как и тебя.
— Да? — спросил Атон. «Ненависть — интересная вещь. Я ненавижу миньонетку…»
Прервав их разговор, появилась Гранатка:
— Есть камень? — хрипло спросила она у Атона.
Он молча протянул камень. Она взяла и бросила на землю сверток.
Влом смотрел ей вслед, пока она не скрылась из виду.
— Боже Каторжный! Никогда такого не видывал! Она, подобрела к тебе, Пятый.
Атон развернул пакет.
Но человечек все еще был смущен:
— У нее нет причины делать одолжение мне. Я не женский идол.
Почему она не дала пайку просто так тебе?
Атону пришлось объяснять то, что другой понял бы и сам, Влом не поверил.
— В смысле, она не хочет показать, что нежна к тебе, и выплескивает это на меня? Потому что я твой приятель и все равно ни о чем не догадываюсь?
— Примерно так.
— Но в этом нет смысла! Никакого.
На всеобщее обозрение внесли наполовину объеденный труп. Человек забрел в одиночку слишком далеко. Возможно, искал гранаты или выход из нижних пещер. Появилась химера. Помощь подоспела через десять минут после предсмертного крика, то есть через пять минут после его смерти. Живот и внутренности были разодраны и съедены, глаза и язык исчезли. На полу пещеры, где был найден труп, остались длинные темные полосы: это химера слизала вытекшую кровь.
— Лишнее мне напоминание никогда не отправляться в Тяжелый Поход, — сентиментально проговорил Первоцвет. — Я слишком лакомый кусочек, чтоб подвергаться такому риску.
Черноволосая красавица косо взглянула на него.
— До моего слуха доносится кое-что похуже, чем Тяжелый Поход, — заявила она. — В этом еще никто не разобрался. Ты тоже можешь услышать вой людей-зверей, что когда-то были людьми, вроде нас.
— Они живы? — спросил Первоцвет, любезно подхватывая ее реплику.
— Не-ет… но воют.
Раздался общий смех. Это была старая шутка, и не без намека на достоверность.
«Мой шанс, — подумал Атон. — Сейчас, пока это выглядит естественным. Симулировать сомнения, но выведать».
— Я слышал, что кто-то выбрался, — сказал он.
Влом тут же подхватил:
— Кто-то выбрался? Кто-то совершил Тяжелый Поход?
— Наружу должен быть путь, — сказал Первоцвет. — Если бы найти его! Где-то должна напасть химера.
— Может, эти самые животные никогда и не нападают, — сказала темноволосая женщина.
Атон так и не знал ее имени. Со времени первого спора, она им очень интересовалась, но остерегалась играть в открытую. Боялась Гранатка… или просто была умнее. Она не была ему безразлична: ее способность раскидывать волосы в своего рода платье намекало на чувственность одежды. Ничто так не бесполо, понял он здесь, как нагота.
— Может, и нет никаких зверей, — продолжала она. — Мы ни одного не видели.
— Я видел саламандру… — начал было Влом, но осекся.
— Саламандру, да, — сказал Первоцвет. — Но здесь речь о человеке, увидевшем и выжившем. Потому-то мы и говорим «химера», воображаемое чудовище. Но клянусь Хтоном, для нас это — не только воображение. — Его взгляд пробежал по трупу.
— Наружу выбрался некий доктор, — рассудительно продолжал Атон. — Он совершенно обезумел… но обрел свободу.
Головы повернулись в его сторону. Разговоры прекратились.
— Доктор? — выдохнул Первоцвет.
Атон протянул руку за гранатом, и все рассмеялись.
— Кажется, пять лет назад. Так и не выяснили, как он умудрился бежать. Его поместили в психбольницу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});